Однако, как выяснилось, президент просто-напросто вызывал «на откровение» своих партнеров. В решающий момент Рузвельт не поддержал У. Черчилля, приложившего немало усилий, чтобы уйти от обсуждения конкретных вопросов, связанных с открытием второго фронта. Услышав от Сталина решительное: май 1944 г. должен быть «предельным сроком для осуществления этой операции», Рузвельт ответил в том же утвердительном духе. «Я придаю большое значение срокам, – говорил он на заседании 29 ноября. – …Можно осуществить операцию «Оверлорд» в течение первой недели мая или несколько отложить ее» {128}. Перед началом заседаний, 30 ноября, в ходе которых были окончательно согласованы и зафиксированы сроки операции «Оверлорд», Гопкинс посетил Черчилля в помещении английского посольства и проинформировал его о совпадении взглядов по данному вопросу между делегациями США и Советского Союза. А через пару часов за завтраком Рузвельт начал беседу с заявления о том, что он намерен сообщить Сталину приятную для него новость: Объединенный комитет начальников штабов США и Англии с участием президента и премьер-министра окончательно утвердил срок проведения операции «Оверлорд» – май 1944 г.

В Тегеране «Большая тройка» одержала двойную победу. Были приняты важные решения, и первый полнокровный саммит ни в коем случае не напоминал расставание. Трое абсолютно разных людей обнаружили, что они могут не только стерпеть общество друг друга, но и найти его желательным и даже необходимым для последующего сотрудничества ради выполнения своей глобальной миротворческой миссии основателей и «держателей основного пакета акций» Объединенных Наций. При этом Рузвельт охотно взял на себя роль посредника в преодолении исторического англо-советского антагонизма, который грозил взорвать коалицию и привести ее в состояние неуправляемой невменяемости, на что так рассчитывал Гитлер {129}. Он без видимого напряжения установил рабочие отношения со Сталиным и сумел в дружественной манере предупредить последнего от опрометчивых шагов, связанных с включением Прибалтийских республик в состав Советского Союза, минуя демократические процедуры волеизъявления народов этих стран. Сталин выслушал президента, хотя совсем не был расположен следовать его совету. Советский диктатор принял аргументы президента, апеллировавшего к внутренней политической ситуации в США накануне очередной избирательной кампании 1944 г. Особым образом в силу присутствия Сталина Рузвельт выстроил свои отношения с Черчиллем в режиме дистанцирования, дабы не вызвать подозрений «хозяина России» (термин Черчилля) в тайных интригах «англосаксов» за его спиной.

Это был продуманный ход. У Рузвельта были основания опасаться, что Сталину могло быть известно о секретных соглашениях между американцами и англичанами, принятыми на прошедшей незадолго до конференций в Москве и Тегеране встрече Рузвельта и Черчилля в Квебеке в конце августа 1943 г. (Первая Квебекская конференция). Среди них одно имело исключительно важное значение особенно в свете констатации военными аналитиками той роли, которую будет играть Советский Союз в послевоенных Европе и мире. Речь идет о неиспользовании атомного оружия (работы над которым велись в США и Англии в условиях абсолютной секретности) друг против друга и о непередаче без согласования друг с другом информации об использовании атомной энергии третьим странам. Выступая в Гарварде в начале сентября 1943 г. по случаю своего пребывания в США в присутствии научных светил, в присущей ему блестящей форме Черчилль обрисовал особые выгоды для безопасности обоих народов («и всего остального мира») сохранения тех договоренностей, которые были достигнуты. Едва ли подтекст речи мог остаться не замеченным Москвой, разведка которой была хорошо осведомлена об атомном проекте («Манхэттенский проект»). Суть ее заключалась в хвале сверхмогуществу англо-американского альянса «на все времена» {130}. Коль скоро такие подозрения могли возникнуть у Сталина и сами по себе, тем более не стоило их искусственно пробуждать. Сделав важную уступку Черчиллю в Квебеке, Рузвельт продемонстрировал в Тегеране (по крайней мере внешне) сбалансированность своих симпатий. Президент имел со Сталиным ряд встреч с глазу на глаз и ни разу не пожалел об этом.

В принятой в Тегеране декларации главы правительств трех держав выражали решимость, что три страны «будут работать совместно как во время войны, так и в последующее мирное время». В первой телеграмме Рузвельта Хэллу в Вашингтон 3 декабря, которая предназначалась только для государственного секретаря, говорилось: «В Тегеране в целом все шло очень хорошо и даже лучше, чем я ожидал. Маршал Сталин и я работали вместе во имя достижения целей, которые, как оказалось, были очень схожими» {131}. На следующий день Рузвельт из Каира отправил послание Председателю Совета Народных Комиссаров СССР. В нем было сказано: «Наша группа благополучно прибыла к месту назначения, и все мы искренне надеемся, что к этому времени Вы также прибыли благополучно. Я считаю, что конференция была весьма успешной, и я уверен, что она является историческим событием, подтверждающим не только нашу способность совместно вести войну, но также работать для дела грядущего мира в полнейшем согласии. Наши личные совместные беседы доставили мне большое наслаждение и особенно возможность встречаться с Вами наедине. Я надеюсь видеть Вас снова когда-нибудь, а до этого времени желаю самого большого успеха Вам и Вашим армиям» {132}.

Глава XI

Проблема выбора

Снова на развилке истории

После сокрушительного поражения гитлеровского вермахта под Сталинградом и Курском и последовавшего вслед за тем освобождения двух третей временно оккупированной территории СССР главные силы блока фашистских держав были подорваны, и в ходе войны был достигнут коренной перелом. Параллельно с ударами Красной Армии англо-американские войска изгнали нацистов из Северной Африки, Сицилии, Сардинии, Корсики. В сентябре 1943 г. началась высадка союзников в Южной Италии. Правительство самого сильного союзника Германии капитулировало, а затем объявило войну Германии (13 октября 1943 г.). «Ось» Берлин – Рим перестала существовать, англо-американские войска медленно продвигались на Север.

Постепенно менялась к лучшему ситуация на Тихоокеанском театре военных действий. Пёрл-Харбор явился тяжелейшим ударом по США как военной державе и по престижу страны, претендовавшей на безраздельное военно-морское превосходство в регионе. Америка оказалась вблизи психологической катастрофы, но вскоре выяснилось, что у нее есть главный союзник – время. До весны 1942 г. японцы, одержав ряд впечатляющих побед, захватили Гонконг, Гуам, Таиланд, Британскую Малайю, Сингапур, Голландскую Индию и, почти не встречая сопротивления, вошли в Бирму. На море японцы фактически уничтожили весь британский дальневосточный флот. Его остатки укрылись в портах Восточной Африки. Тихоокеанский флот США лежал на дне бухты Пёрл-Харбор. В мае 1942 г. американские войска, защищавшие Филиппины капитулировали. Японские войска оказались на подступах к Индии и Австралии {1}. В Токио планировали нанести «решающий удар» захватом американского острова Мидуэй в северной части Гавайских островов и выведением из строя остатков Тихоокеанского флота США. Вполне возможно, что это могло стать концом войны на Тихом океане.

Только летом 1942 г. в связи со счастливым исходом в сражении за атолл Мидуэй (4 июня 1942 г.), огромная заслуга в этом принадлежала разведке, американские вооруженные силы на Тихоокеанском театре военных действий добились перелома. Стратегический план Японии одержать победу в краткосрочной войне лопнул {2}. Выигрыш во времени позволил США изменить соотношение сил на море, введя в строй 27 авианосцев – главную ударную силу – против 6 японских и завладев господством в воздухе. Еще никем не было осознано и оценено по-настоящему то, что после Мидуэя, несмотря на локальные успехи японцев на ряде направлений и довольно пассивные действия американцев и англичан, не только стратегическая, но и геополитическая инициатива на Тихом океане перешла к Соединенным Штатам. Они были решительно настроены впредь никому ее не уступать. Командующий американским флотом адмирал Эрнст Кинг отвергал идею оборонительной морской войны. Поклонник теории Мэхэна, он вслед за своим кумиром готов был произнести: «Нация, которая хочет господствовать на море, должна атаковать» {3}.